МИСТИЧЕСКИЕ КОРНИ «ЭМИГРАНТСКОЙ ЛИРЫ»

До отъезда в Бельгию в 2000 году, в России я был весьма успешным коммерсантом. У меня не было абсолютно никаких материальных стимулов к переезду за рубеж.

********

Если бы не эмиграция, я был бы сейчас долларовым миллионером, снисходительно посматривающим и на собственные духовные запросы, и на существование других людей. Но всю мою жизнь изменила одна странная, если не мистическая, история, начавшаяся во второй половине 90-х годов в Улан-Удэ и закончившаяся в Санкт-Петербурге. Мои близкие друзья об этой истории знают, широкой же публике она неизвестна.

В один из жарких летних дней я на своей «Тойоте» отправился на рутинный ежегодный техосмотр. Толпы водителей ходили за ошалевшим из-за своей небывалой востребованности гаишником, и каждый пытался перенаправить его к своей машине. К концу этого сумбурного дня у меня не то из-за солнца, не то из-за стресса как-то странно помутилось голова, я едва не потерял сознание, однако сумел сесть в свою так и не осмотренную машину и очень медленно, на второй передаче, доехал до офиса.

С работы друзья отвезли меня домой и вызвали врача. Несколько дней я провёл дома в кровати под капельницей, мало что соображая и особо не интересуясь текущими новостями. Однако постепенно моё болезненное состояние прошло, я встал на ноги и вскоре полностью восстановил привычный ритм своей напряжённой жизни. Между делом в городской поликлинике мне поставили дежурный диагноз – вегетососудистая дистония. Я не очень ему поверил и решил более обстоятельно обследоваться на компьютерном томографе, который в то время имелся лишь в соседнем Иркутске. Это ночь езды на поезде.

В иркутской клинике мне сразу же после обследования выдали на руки только что полученный снимок и сообщили диагноз – аневризма сосуда головного мозга. Врач, стараясь не смотреть мне в глаза, сказал, что надо ехать на операцию в нейрохирургическую клинику в Ленинград. Я догадывался, что дело обстоит более чем серьёзно, но истинных масштабов проблемы не представлял. В Улан-Удэ знакомый парень, молодой бурят-нейрохирург, оценил шансы на благополучный исход операции как 50 на 50.

Но другого выхода не было, и через несколько недель я распрощался со своими компаньонами, коллективом фирмы, Оксаной (для которой был тогда лишь тайно влюблённым в неё генеральным директором), женой и ничего не понимавшими детьми, после чего вылетел в Москву и далее на поезде добрался до Ленинграда. В одноместном купе спального вагона пол на несколько сантиметров был залит водой из-за неисправного крана, но мне это было безразлично – в каком-то оцепенении я всю дорогу пролежал на полке.

В Питере, в районе Невского проспекта, без труда нашёл нейрохирургическую клинику. Там меня определили в переполненную палату, после чего забрали иркутский снимок и довольно поверхностно обследовали. Ждать врачебного вердикта было невыносимо тяжело – в палате рядом со мной лежали люди разных возрастов с перебинтованными головами, звучали леденившие кровь подробности о перенесённых операциях, вспоминали тех, чьи кровати по понятным причинам опустели… Наконец лечащий врач вызвал меня в свой кабинет и, пристально взглянув мне в глаза, сообщил:

– Молодой человек, к сожалению, у вас не аневризма, а опухоль головного мозга. Однако нам ещё неясно, доброкачественная она или злокачественная. Поэтому через несколько дней вам надо будет пройти более тщательное обследование на компьютерном томографе.

После этого я, как в бреду, ушёл в свою палату и упал ничком на кровать. В оставшиеся до обследования дни большую часть времени я лежал на кровати лицом к стене и думал о хрупкости и бренности человеческой жизни. Мне было чуть больше тридцати лет… Когда смотреть на стену становилось невыносимо, я уходил на лестничную площадку и курил свой любимый в те годы «Кэмел» – по несколько сигарет подряд. Эти две детали больничного интерьера – белая больничная стена и лестничная площадка, превращённая пациентами клиники в полузапрещённую курилку – навсегда врезались в мою память.

Я пересмотрел и переоценил всю свою жизнь, осознал все свои ошибки и прегрешения и дал несколько зароков на случай, если сойду с этой голгофы – бросить курить, сбрить свою окладистую бороду, развестись с женой, жениться на Оксане и посвятить всю свою оставшуюся жизнь высокому и духовному (последнее намерение я никак не конкретизировал). Наконец в сопровождении медсестры я на больничном микроавтобусе поехал на обследование (компьютерный томограф находился в другой части города). Мне сделали двенадцать снимков, и мы вернулись в клинику.

А ещё через несколько дней меня вызвал тот же врач и сообщил, что у меня нет ни опухоли, ни аневризмы. Я был абсолютно здоров! Произошла врачебная ошибка. Качество иркутского снимка было невысоким, поэтому иркутяне ошиблись в диагнозе, а питерские специалисты сначала его машинально подтвердили, но потом сами же в нём усомнились. Это были не просто слова – передо мной лежали свежеполученные компьютерные снимки. Моё же кратковременное улан-удэнское помутнение медики объяснили сочетанием сильного стресса и перегрева на солнце. Врач отдал мне все фотографии и сказал, что я могу ехать домой.

Уже через несколько минут я шагал по Невскому проспекту в потоке неведомо куда спешивших людей и думал о том, что моя жизнь, в сущности, только начинается. До глубокой веры в Бога было ещё далеко, но с этого дня я стал убеждённым мистиком.Вот одно из стихотворений того периода:

ВРАЧЕБНАЯ ОШИБКА

Что Данте мне с его кругами ада,

где каждый грешник сам себе палач!

Больничный корпус в центре Ленинграда.

Прямой в сужденьях опытнейший врач.

Сей эскулап без тени оптимизма

сказал, как чёрт бы тронул кочергу:

– Кто вам сказал, что это аневризма?

Похоже, это опухоль в мозгу.

Ты всё наврал, подручный Демиурга!

Смотрю в глаза – холодные, как лёд,

но беспристрастный взгляд нейрохирурга

врачебных тайн больным не выдаёт.

Вердикт врача меня по сердцу чикнул

так, что взяла зелёная тоска.

«Он отгорел, как будто спичкой чиркнул» –

мелькнула вдруг нелепая строка.

Потом один, с лицом желтее воска,

все перебрав победы и грехи,

своей подруге – опухоли мозга

я сочинял какие-то стихи.

Противный страх без всякого респекта

жестоко бил под дых, а за окном

мотала прялка Невского проспекта

людскую нить своим веретеном.

Так день за днём в палате из простраций

я жил, забыв о детях и жене –

то ждал конца, то жаждал операций,

то размышлял всю ночь лицом к стене.

А вскоре я, несломленный топограф,

узнал, что были споры, и затем

в моих мозгах компьютерный томограф

не отыскал озвученных проблем.

Профессор опечалился не шибко

(болящих тут бесчисленная рать).

– Произошла врачебная ошибка.

Все эти снимки можете забрать!

Я целый день бродил по Ленинграду

и всё смотрел в заоблачную высь,

благодаря кого-то за награду –

зачем-то мне дарованную жизнь.

Дальнейшее было делом времени… Усталость от всего суетно-материального, семейные проблемы, развод, женитьба на Оксане, появившееся желание завершить свою диссертацию по космическим методам исследования ландшафтов, поиски научного руководителя за рубежом из-за фактического развала тогдашней отечественной науки, учёба в бельгийском университете, докторантура, церковь, поэзия… и «Эмигрантская лира».

2 января 2019Александр Мельник

Доктор наук (география) в Université de Liège

https://www.facebook.com/TheEmigrantLyre/

От редакции сайта.Павел Лавритов из Абакана прислал нам этот пронзительно щемящий материал соотечественника.

https://www.facebook.com/permalink.php?story_fbid=2169017489815838&id=100001228241551